КОНТАКТЫ

среда, 8 августа 2018 г.

Размышлизмы о метафорах


Чем отличается ученый от поэта? У них разное понимание точности.

Для ученого точность – это однозначность. Язык науки требует, чтобы у каждой вещи было одно, строго определенное имя. Если две вещи можно назвать одним именем – значит, это имя их общего класса. Собака и кошка, скажем, млекопитающие.

Поэт тоже старательно ищет правильные, точные слова. Но он стремится к другому. Он понимает, что у каждой вещи множество граней, но в той картине, которую он пишет словами, важны не все. Нужно найти имя, которым правильно назвать ее именно здесь и сейчас.

Это значит, что поэт использует метафоры: называет одну вещь именем другой вещи, чтобы лучше ухватить ее свойство.

Некое исследование показало, что в разговоре мы употребляем в среднем четыре метафоры в минуту. В голове не укладывается, правда? А между тем я использовал уже три метафоры с начала текста.

Так устроено наше мышление: мы познаем неизвестное, сравнивая его с известным, ищем сходства и различия. Когда сходство найдено, оно становится метафорой – новым именем для вещи.

Средневековые скандинавы хорошо понимали эту тему. Знаменитые кеннинги – многоэтажные, строго формальные, невероятно сложные метафоры, разобраться в которых порой может только знаток суровой северной поэтики.

В «Старшую Эдду» входит «Песнь об Альвисе» – настоящий учебник самых расхожих метафор: по пять штук для нескольких десятков основных понятий. Он написан в виде диалога.

«Альвис, скажи мне, —
про все, что есть в мире,
наверно, ты знаешь, —
как имя ночи,
дочери Нёра,
в разных мирах».

«Ночь — у людей,
Мгла — у богов,
Покров — у божеств,
у ётунов — Тьма,
у альвов — Сна Радость,
Грёзы Ньёрун — у карликов».

Что интересно, и ученый тоже не может обойтись без метафор. Таково происхождение множества научных терминов: приходится брать известные слова, чтобы называть ими неизвестные явления.

Особенно много метафор проникло в физику, когда она начала исследовать вещи, невидимые глазу. Поле, заряд, волна, спин («вращение» по-английски), цвет, странность... Когда фундаментальному физику приходится говорить без формул, его речь сразу обретает поэтичность.

А ведь есть еще и основополагающая метафора, которой мы отражаем свое понимание мира в целом. Галилей говорил о книге природы, написанной математическими символами. Ученые 18 века – о великой машине, часовом механизме вселенной. Современные ученые иногда сравнивают мир с компьютером и спорят, что в нем «железо», а что «софт».

Основная метафора – не прихоть. Она направляет весь ход исследований, определяет, что и как мы будем искать. Если мир – машина, то важно одно. Если мир – живой организм, то совсем другое. Машину можно разобрать, изучить и собрать обратно, и она будет работать. Живое, единожды убив и расчленив, уже не воскресишь снова.

Оккультизм стремится быть наукообразным, поэтому у него тоже всегда есть такая основная метафора. «Взаимодействие энергий», «информационная матрица», «вселенское сознание»...

Магия вообще богата метафорами. Возьмите заклинание, раскопанное археологами или записанное этнографами, и вы найдете образное, метафорическое описание события, которому маг желает совершиться.

Причина тут, на мой взгляд, та же самая – стремление к точности. Как однозначно высказать свое желание на языке, в котором слова могут иметь множество разных значений? Нужно ведь еще вспомнить и о том, что одно и то же событие способно произойти разными способами.

В народных заговорах почти всегда есть центральный образ, базовая метафора. Она связывает цель мага с источником силы, и вокруг нее строится основная часть. «Как это дерево стоит прочно, так и мне в дому своем стоять прочно. Как этого дерева ветру не сломать, не поколебать, так и меня чтоб беды не сломали, не поколебали».

Сторонники «энергетических» техник любят говорить, что они обходятся без метафор, а взаимодействуют с миром напрямую. Но все их астральные клинки и энергетические лучи – такая же точно метафора, при помощи которой они выражают свое намерение.

Тут я нашел занятную параллель в массовой культуре. В цикле Скотта Бэккера «Второй Апокалипсис» магом может стать не каждый. Только Немногие (так они называются в книгах) от рождения способны видеть онту – основу реальности – и менять ее своей волей, выраженной в словах. Но у магии есть несколько разновидностей.

Одна из них называется анагогическим колдовством. Маг-анагог использует метафоры и аналогии, и они воплощаются в реальность. Скажем, если он хочет испепелить врага, то произносит на специальном языке магов что-то вроде «Да обрушится на тебя дыхание дракона» – и возникший из ниоткуда иллюзорный дракон выдохнет во врага струю вполне реального огня.

Вторая школа, волей автора на порядок более могущественная – гнозис. Маги-гностики обходятся без аналогий, а прямо вызывают к жизни то, что пожелают. Их заклинания – не огонь и молнии, но лучи и поля чистой энергии.

Интереснее всего, как они этого добиваются. Каждое заклинание гнозиса состоит из двух частей: одну следует произносить вслух, а другую в то же самое время про себя. Вторая часть уточняет первую, делает смысл однозначным.

Но если мы произносим одно, а подразумеваем другое, если мы используем понимаемый смысл, чтобы уточнить значение произнесенного слова – что это, как не все та же метафора?

Тот же автор задумался и над другой стороной медали. Если мы не можем познавать реальность напрямую, а вынуждены делать это через метафоры и уподобления – наше познание неминуемо неточно. Значит, и то, что мы при помощи этого познания создаем, будет несовершенным, будет выделяться на фоне возникшего естественным путем.

В мире «Второго Апокалипсиса» любой, способный видеть онту, замечает, что она странно искажена вокруг любого мага и любой вещи, которой коснулась магия. Местные фанатики называют это искажение меткой проклятого, но в действительности это всего лишь признак несовершенства.

В колдовстве, как уже понял Келлхус, есть нечто неуловимо гротескное – словно детские каракули, намалеванные поверх произведения искусства. Он не знал, почему так. Все, что он знал – что он способен отличить колдовское от мирского, а колдунов – от обычных людей.

В нашей реальности нет магов, способных в одиночку останавливать армии. Но есть кое-что другое.

Наши технологии примитивны.

Они прогрессировали на порядки за последние сто лет. Мы можем манипулировать веществом на уровне атомов. Мы можем корректировать геном, создавая новые разновидности живых существ с заранее заданными свойствами. Можем собрать живую ткань из клеток, чтобы пересадить ее пострадавшему. Но все равно они остаются детскими каракулями по сравнению с теми, что созданы самой природой.

Когда-то мы мечтали, что в будущем роботы будут делать за нас всю грязную и тяжелую работу, а на долю людей останется только творчество и интеллектуальный труд. Но на деле вышло наоборот: программы уже сейчас могут сочинять музыку, составлять договора, обзванивать клиентов, а вот сделать робота, который бы сам копал ямы и строил стены, мы не можем. Наши самоходные машины неуклюжи. Им далеко не только до человека, но и до насекомых – самых машиноподобных созданий на планете.

Генные технологии – источник невероятного могущества. Но мы в состоянии лишь изменять существующие гены, переставлять их от одного животного к другому. Мы по-прежнему не понимаем, как информация, записанная в ДНК, превращается в фенотип живого существа. Не имеем представления, как в генах может быть записано поведение – а ведь оно тоже наследуется.

Есть программы, предназначенные для взлома игр: хакеры вычисляют, где в файле сохраненной игры находятся данные, отвечающие за количество денег, или здоровья, или за предметы в инвентаре, и при помощи программы можно изменить эти сведения, сделав своего персонажа сильнее. Примерно то же делаем и мы. Но способность взломать игру не равняется способности ее создать.

Метафора «мир как живой организм» неплоха, вот только за ней не стоит никакого реального понимания. Мы ведь все еще не знаем, чем живое отличается от неживого, и какие именно средства служат в живом теле для обратной связи и гомеостаза. Так что пока она выражает лишь осознание, что с нашими представлениями о мире что-то не так.


Я не знаю, читал ли Скотт Бэккер Чарльза Форта, но великий собиратель паранормальных явлений отмечал, что некоторые из них не просто паранормальны, а откровенно неправдоподобны.

Если бросить горящую тряпку на деревянный пол, и он загорится, то огонь будет распространяться, пока не сгорит все. Но если огонь вызван полтергейстом, он чаще всего не распространяется вовсе. Обугленное пятно – и все. За его пределами как будто и не было никакого пламени.

Вот еще более гротескный случай, упомянутый Фортом:

В ночь на б апреля 1919 года мистер Дж. Темпл Тарстон был один у себя дома, в Хоули Мэйнор, неподалеку от Дартфорда. Его жена находилась за границей. Нет никаких подробностей, касающихся отсутствия жены или того, что привело к ее отсутствию. Что-то явно расстроилось в этом доме. Слуг уволили. Тарстон остался один.

Седьмого апреля в 2:40 утра пожарных вызвали в Хоули Мэйнор. Весь дом, за исключением комнаты Тарстона, пылал. В его же комнате огня не было, а сам он умер. Тело Тарстона обгорело, но на его одежде не обнаружили никаких следов воздействия огня.

Форт был большим любителем придумывать фантастические объяснения. Не всегда их стоит принимать всерьез – сам Форт никогда так не делал – но им нельзя отказать в оригинальности.

Здесь он выдвинул гипотезу, что во всех таких случаях поучаствовало человеческое воображение. Кто-то, наделенный сверхъестественной силой, но не способный правильно ее направить.

Такое впечатление, что кто-то, испытывая чувство мести, представил себе пожары и, в соответствии с возникшими у него зрительными образами, ограничил их конкретными местами.

Такая локализация или фокусировка, которая не включает ничего лишнего, есть квазисвойство всех визуализаций. Кто-то ярко представляет себе только лицо, поэтому его воображение игнорирует тело. Пусть кто-то создаст образ горящей кровати и израсходует на это силу своего воображения; я могу себе представить горящую кровать как плод воображения и то, что больше ничего не горит, потому что ничто другое не включено в мысленный образ, который трансмедиумизировали. Сам же визуализатор будет убежден в том, что, как и пожар материального происхождения, этот пожар станет расширяться.

Мне кажется, только на первый взгляд невозможно понять, что женщина, сгоревшая на необгоревшей кровати, стала «реализацией» созданной воображением сцены, на которой изображено горящее тело, а все остальное опущено.

А вот что он говорит по поводу невероятного дела Тарстона:

Мне кажется, что лучше всего рассматривать все сообщения, приведенные в данной книге, как «истории». Всегда имеет место проникновение фантастического или того, что мы подразумеваем под словом «недостоверность». Наши истории не являются реалистическими.

Есть в истории Дж. Темпла Тарстона нечто такое, что, на мой взгляд, говорит о том, что ее переработали. Такое впечатление, что автор вымышленного спектакля избавился от придуманного им персонажа, опалив того огнем, а потом, поразмыслив над тем, что произошло, как делают некоторые писатели, заметил несоответствия, такие как, например, обгоревшее тело, и в то же время отсутствие каких-либо упоминаний о том, что в доме был пожар. Так появилась запоздалая мысль о пожаре в доме.

Еще одним из дилетантских промахов автора является то, что причин возникновения пожара так и не установили.

Кто-то сказал, что реальность порой бывает фантастичнее любой придуманной истории, потому что ей не обязательно быть правдоподобной. Но все же в реальности обычно есть причинно-следственные связи, о которых неопытный автор часто забывает – или вообще не замечает. В результате его творчество страдает от неправдоподобия, которое сразу бросается в глаза любому читателю.

Истории, собранные Фортом, взяты из жизни. Но если верить, что автором наших историй является Бог – такое впечатление, что в этих эпизодах у Него был неопытный и не слишком талантливый соавтор, обладающий силой, чтобы вызывать события в жизнь, но не умением, чтобы делать их правдоподобными.

Вот как далеко могут завести раздумья о метафорах.

Комментариев нет:

Отправить комментарий